Ш.Гапуров. Методы колониальной политики царизма в Чечне в первой половине XIX века.

В этих условиях новый российский император Павел I вынужден был скорректировать кавказскую политику России. В своем рескрипте на имя Гудовича от 5 января 1797 г. он указывал на желательность составить из владений, приверженных России, «федеративное государство, зависящее от нас, яко верховного их государя и покровителя, который для них тем менее тягостен будет, поколику мы ни в образ их правления мешаться, ниже от них дани или иные повинности, кроме верности единой нам, требовать не намерены».

Российско-грузинский трактат (Георгиевский) 1783 г. наложил на Россию обязанность по защите Грузии от внешней опасности. Поход Ага Мохаммед-хана Каджара на Закавказье вынудил тогда царизм, во исполнение условий этого трактата, организовать на Кавказ военную экспедицию во главе с Зубовым. Созданием Кавказской федерации Павел I хотел избавить Россию от дорогостоящей и трудной обязанности по защите кавказских территорий российскими силами, которая, к тому же, могла вызвать нежелательные для России «международные осложнения». Поэтому в рескрипте Гудовичу Павел I четко и недвусмысленно выразил цель предполагаемого проекта федерации: «В случае надобности соединенными силами они (кавказцы. — авт.) могли стать против покушающихся врагов, и мы колико можно меньше имели надобности вступаться за них вооруженною рукою». Разумеется, в случае создания подобного федеративного политического образования на Кавказе, оно должно было бы быть полностью зависимым от России и именно она, в зависимости от обстоятельств, определяла бы степень этой зависимости. Но идея Павла I о создании федеративного кавказского государства была полностью утопичной, поскольку сама Россия не имела возможности для реализации этого проекта, а кавказские владетели и общества добровольно никогда не согласились бы на это. Видимо, понимали это и в Петербурге, и среди местной кавказской администрации России, так как для выполнения рескрипта царя от 5 января 1797 г. не было предпринято никаких практических шагов. Более того, кавказская администрация царизма пыталась продолжать свою политику насильственного покорения края. В 1798 г., в ответ на волнения среди кабардинцев, в Кабарду был направлен казачий полк, что вызвало антироссийские восстания в Большой Кабарде в 1799 г. 28 мая 1800 г. последовал указ Павла I о невмешательстве российской администрации в дела северокавказских народов, «пока они не будут нападать на русские границы, считая, что горские народы находятся более в вассальной зависимости, чем в подданстве».

Официальный Петербург иногда проявлял значительно большую гибкость в кавказских делах, чем кавказская администрация, склонная решать все возникающие проблемы военным путем.

Даже царские историки в XIX в. отмечали, что «иные из российских начальников пользовались малейшим удобным случаем для набегов просто от скуки, с чисто военной целью, из желания покипятить кровь под гул выстрелов и гики чеченцев, что разносилось по лесам захватывающим дух эхом и составляло самую суть особого рода кавказской поэзии: многие делали это ради выслуги перед начальством, ради случая послать реляцию и показать свои полководческие способности…». (А сколько было случаев в 1994-1996 гг., когда российские летчики и артиллеристы «просто от скуки» бомбили и обстреливали чеченские села и даже одинокие машины с беженцами). Однако то, что для российских военных было «особого рода поэзией», для горцев оборачивалось сотнями и тысячами уничтоженных людей, сожженными аулами, горем и отчаянием». И соответственно, вызывало у них яростное сопротивление утверждающемуся подобными методами российскому колониализму.

Присоединение Грузии к России в 1801 г. оказало серьезное влияние и на северокавказскую политику царизма. Реальное господство царизма в Грузии и в Закавказье было невозможно, пока в тылу оставался непокоренный Северный Кавказ. Установление российской власти в Закавказье и завоевание Северного Кавказа — это были две взаимосвязанные задачи.

«Новая», осторожная политика императора Павла I, который в сложных международных условиях конца XVIII- начала XIX в. стремился проводить колониальную политику России на Кавказе преимущественно политическими средствами, закончилась с его смертью». Александр I, присоединив Грузию, сразу же активизировал и практическую деятельность России по укреплению российского господства на Северном Кавказе.

Северокавказские горцы, насколько могли, следили за международным положением России, прекрасно осознавая, что их освободительная борьба имеет предпочтительные шансы на успех тогда, когда российские войска заняты на фронтах внешних войн. Как правило, крупные антиколониальные выступления чеченцев с середины ХVIII в. почти всегда приходились на периоды войны России с каким-нибудь государством или на периоды крупных внутриполитических потрясений. Обострение отношений России с Францией и Турцией в начале XIX в., начавшаяся в 1804 г. русско-иранская война вызвали активизацию антиколониальной борьбы чеченцев. В 1805 г. генерал Булгаков и в 1806 г. генерал Глазенап совершили карательные экспедиции в Чечню, во время которых чеченские повстанцы понесли серьезные потери. Однако, несмотря на это, народно-освободительное движение в Чечне продолжало разрастаться. Активное участие в нем стали принимать и дагестанцы. В начале 1807 г. «всей линии русских крепостей, в том числе Моздоку и Кизляру, угрожало почти десятитысячное чеченско-дагестанское ополчение…». Против этих сил повстанцев были брошены 10-тысячный отряд русских войск под командованием генерала Булгакова. В феврале-марте 1807 г. «произошла первая, наиболее крупная по масштабам в XIX веке, военная операция русских войск» против восставших горцев. Даже российские источники XIX века, авторы которых были весьма далеки от симпатий к горцам (рапорт Гудовича царю Александру I, дневник Бриммера, «Записки по управлению Грузией» А.П. Ермолова) вынуждены были отмечать, что эта операция царских войск закончилась безрезультатно, т.е. фактически объединенное чеченско-дагестан ское ополчение нанесло им поражение. Очередная попытка царизма покорить северокавказских горцев «отдельными экспедициями и малым числом войск» потерпела неудачу. Выделить же крупные военные силы для завоевания Северного Кавказа, как это произойдет позже, Россия в тот момент не могла: в Европе шла война с Францией, в Азии — с Турцией и Ираном. На Северном Кавказе наступила передышка.

С заключением Гюлистанского мира в 1813 г. начинается новый этап в колониальной политике царизма в регионе — этап установления реального господства России путем использования открытых, ничем не прикрываемых военных методов самого жестокого характера. Суть кавказской политики царизма на этом этапе предельно ясно была сформулирована позже в рескрипте Николая I главнокомандующему на Кавказе И.В. Паскевичу: «После того, как выполнена эта задача, задача покорения Армянского нагорья, предстоит Вам другая задача, в моих глазах не менее важная, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшая — это покорение горских народов или истребление непокорных». Дальнейшие события показали, что «покорение горских народов» для России оказалось задачей более трудновыполнимой и более дорогой по цене, чем разгром Турции и Ирана. «…Есть большая разница между Потемкиным и князем Барятинским: покорение Кавказа нельзя ставить на одну доску со взятием Очакова…», — отмечал российский автор в XIX в., (позже генерал-лейтенант князь Орбелиани в письме генералу Реаду от 27 апреля 1854 г. писал: «.. мы найдем в нем (Шамиле. — авт.) врага опаснее и сильнее, нежели персидские и турецкие армии вместе».

Становление основных методов и направлений российской колониаль ной экспансии на ее завершающем, наиболее кровавом этапе связано с именем генерала А.П. Ермолова. Представителю народов Северного Кавказа трудно оставаться равнодушным, говоря о Ермолове и его системе покорения кавказцев. Его могут обвинить в необъективности и тенденциозности. Поэтому говорить о деяниях Ермолова на Кавказе мы будем преимущественно словами русских авторов XIX в.

Ермолов прибыл на Кавказ в качестве главнокомандующего в 1816 г. Большинство царских военачальников на Кавказе — Модем, Якоби, Фабрициан, Цицианов, Булгаков, Коцарев, Вельяминов, Власов, Засс и другие подавляли любую непокорность со стороны горцев. Но Ермолов даже среди них — своих предшественников и преемников — отличался особой жестокостью. Он относился к горцам с глубочайшим презрением, называя их «дикарями», «разбойниками», «канальями» и т.д. Прибыв на Кавказ, он приходит к выводу, что только силой оружия можно покорить горцев, отказавшись полностью от политики «ласканий», как совершенно непригодной и ненужной в новых условиях, когда Россия победила своих противников и в Европе (Наполеон) и в Азии (Турция и Иран). Кредо Ермолова, суть его методов четко выражены в его словах: «Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово мое было для азиятцев законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиятцев — знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены».

С началом Отечественной войны 1812 г. царское правительство не проводило против горцев крупных военных операций. Ставилась задача удержать горцев от серьезных антироссийских выступлений и укрепить российские позиции политическими средствами. В 1814 г. царь Александр I предписывал главнокомандующему на Кавказе Ртищеву «искать дружбу и мирное соседство с горцами». По мнению В. Потто, в Петербурге «считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный выгодный договор и успокоиться».

Ермолов, прибыв на Кавказ, в своих донесениях в Петербург начал доказывать, что установление реального господства России на Северном Кавказе невозможно без применения против горцев самых крутых мер. Он предлагал безжалостно уничтожать непокорных, построить новые крепости в стратегически важных пунктах, чтобы запереть кавказцев в горных ущельях и уморить их голодом. Глубокое возмущение у Ермолова вызывало стремление горских владетелей иметь с Россией союзнические отношения, вместо изъявления покорности. В письме барону П.И. Меллер-Закомельскому от 15 декабря 1818 г. он писал: «Здесь нет такого общества разбойников, которое не думало бы быть союзниками России. Я того и смотрю, что отправят депутации в Петербург с мирными трактатами». Излагая свое видение новой политики России по отношению к горцам, Ермолов в рапорте Александру I. указывал на «вред системы заискивания дружбы и доброго соседства у людей, для которых нет середины: или сосед слаб — нужно его грабить, или он силен — нужно его бояться». Ермолов доказывал царскому правительству, что «чеченцы совсем не держава», а просто «шайка разбойников», и «рядом представлений, разъясняя сущность дела, настойчиво добивался разрешения действовать наступательно». Убедить официальный Петербург в необходимости применения жестких военных методов в завоевании Северного Кавказа (и в особенности Чечни) оказалось совсем нетрудно. Благо, необходимыми военными силами Россия теперь располагала. В 1818 г. царь Александр I утвердил все предложения Ермолова по покорению Кавказа и в особом указе повелел ему, «так и всем могущим впредь заступать его место, утвердиться на реке Сунже, поселять казаков и вообще покорять горские народы постепенно, но настоятельно, занимать лишь то, что удержать за собой можно, не распростра няться иначе, как став твердою ногою и обеспечив занятое пространство от покушений неприязненных». А. Зиссерман полагал, что именно с 1818 г. следует считать начало наступательного периода действий России на Северном Кавказе, так как «до тех пор мы больше действовали оборонительно, а если иногда и проникали в земли горцев, то временно, для устрашения, наказания и т.п.». «Ермолов … первый выступил на настоящий путь отношений к кавказским народам — путь военный, путь открытой борьбы, исход которой не мог для России подлежать сомнению, — отмечал В. Потто.- Он сознатель но поставил себе задачу завоевания кавказских гор».

«Усмирение» Северного Кавказа Ермолов решил начать с чеченских земель. Чечня «лежала первою на пути распространения русского владычества не только потому, что она приходилась ближайшей к русским владениям,… но и потому, что она была житницей Дагестана. …И только покорив Чечню, можно было рассчитывать принудить к покорности и мирной жизни горные народы восточной полосы Кавказа. Но ничего не было труднее, как подчинить какой-либо власти не столько полудикий чеченский народ, как дикую природу Чечни, в которой население находило себе непреодолимую защиту. И первые попытки русских посягнуть на нее и проникать внутрь страны — экспедиции Пьери при графе Павле Потемкине и булгаковский штурм Ханкальского ущелья разрешились крововопролитнейшими эпизодами, а после Булгакова больше уже не возобновлялись». Кроме того, по мнению царских военачальников, в начале XIX в. «масса чеченского населения, раскинутая у подножия Черных гор за Сунжей, по Аргуну и многим другим притокам, убежденная в неприступности своих аулов, закрытых густыми лесами, топкими шавдонами, об изъявлении покорности вовсе не думала и колебалась только в выборе системы борьбы: обороняться ли при движении русских за Сунжу или самим нападать на них?».

С 1818 г. и начинается утверждение огнем и мечом реального российского господства в Чечне. Начал это утверждение Ермолов, с не меньшим упорством продолжили его преемники. В первой четверти XIX в. равнинные, особенно притеречные чеченские селения, находящиеся под постоянным прицелом российских войск, старались без особой нужды не обострять отношений с российской администрацией. Нападения на российские укрепления по Тереку осуществлялись чеченцами из предгорных и горных аулов. Ермолов, развивая уже давно до него сложившуюся в крае российскую политику «разделяй и властвуй», разделил чеченцев на так называемых «мирных» и «немирных» и решил попытаться остановить антироссийские выступления «немирных» чеченцев руками самих же чеченцев — жителей равнины. По словам самого же Ермолова, он знал, что до него «еще не было примера, чтобы кто-нибудь мог заставить чеченца драться со своими единоплеменниками…». Но этот царский генерал попытался положить конец этой чеченской традиции. Сразу же по прибытии на Кавказ, в своем приказе генералу Дельпоццо от 28 октября 1816 г. он потребовал объявить притеречным чеченцам, чтобы они не пропускали через свои владения «немирных» горцев, идущих совершать нападения на российские пределы. В случав неповиновения, угрожал он, «я накажу их оружием, изгоню в горы, где истребят их или неприятели, или моровая язва…». Но тогда, в 1816-1817 гг., до одобрения его программы покорения горцев официальным Петербургом, он не решился осуществить эти угрозы. В 1818 г. же, получив полное одобрение своих действий со стороны царя Александра I, он предъявил ультиматум притеречным чеченцам — «Обращение к надтеречным чеченцам». В этом документе Ермолов потребовал от чеченцев, проживающих между Тереком и Сунжей, не пропускать через свои селения «немирных собратьев». Им предписывалось держать постоянные караулы и в случае появления «немирных» чеченцев открывать против них военные действия. «Малейшее неповиновение, набег или грабеж на линии — и ваши аулы будут разрушены, семейства распроданы в горы, аманаты повешены», — предупреждалось в документе. Ермолов предусмотрел даже, что сопротивление жителей надтеречных селений может быть показное, для видимости. В таком случае «деревня истребляется огнем; жен и детей вырезывают». «Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, — заявлял Ермолов, — нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои». Даже среди многих свидетельств многовековой кровавой истории колониальных войн в странах Востока этот документ — «Обращение к надтеречным чеченцам» — вряд ли найдет себе равных по своей жестокости». А то, что угрозы Ермолова не были только пустыми словами, показало уничтожение села Дады-Юрт в сентябре 1819 г. Одновременно А.П. Ермолов предписал всем казачьим частям по Тереку «соблюдая, с одной стороны, строгую бдительность, вместе с тем не упускать ни одного случая для нанесения чеченцам возможного вреда, беспокоя и наказывая их внезапными набегами на их аулы и прочее. Живущих же вблизи и всех так называемых мирных иметь под строжайшим надзором и вообще держать в ежовых рукавицах».

Важным шагом на пути покорения Чечни Ермолов считал перенос военной линии с Терека на Сунжу, строительство крепостей, которые заперли бы вайнахов в горных ущельях. В 1817 г. в верхнем течении реки Сунжи было построено военное укрепление Назрановское, а в 1818 г. в нижнем течении Сунжи — крепость Грозная. В результате плодородная долина Сунжи, житница чеченцев, оказалась под контролем царской военной администрации. А. 3иссерман писал, что с этого времени «следует считать прочное водворение русских в Чечне». Но тут же добавляет, что «… еще много времени прошло, много систем и действий переменилось, много крупных промахов было сделано, много кровавых жертв принесено, пока, через сорок один год после закладки Грозной, Чечня превратилась в действительно покорную страну».

Следуя своей тактике покорения Чечни, Ермолов в 1819 г. построил крепость Внезапную, которая отрезала Горную Чечню от кумыкской плоскости. В следующем, 1820 г. близ резиденции шамхала Тарковского, у Каспийского моря была основана крепость Бурная. Она завершила выдвижение левого крыла Кавказской линии с Терека к самому подножию гор. Подобные же события происходили на Северо-Западном Кавказе. Построенные здесь в 1821-1822 гг. новые укрепления заперли выходы на равнину из ущелий Терека, Чегема и Баксана. «Все сие, — писал Ермолов о строительстве северокавказ ских крепостей, — сделано малыми весьма средствами с помощью вновь покоренных народов за ничтожную цену, не требуя ни гроша от казны денег». Строительство крепостей сопровождалось уничтожением горских аулов и насильственным переселением их жителей, принудительными работами. По признанию Раевского, горцев вытесняли с насиженных мест, сгоняли на тяжелые работы по возведению укреплений, дорог, мостов, а из-за нескольких человек, выступивших против царских офицеров и чиновников, «мстили целым племенам», уничтожая и стирая с лица земли целые аулы.

checheninfo.ru