Бела Шавхелишвили. К вопросу исследования языкового самосознания носителей различных этнических групп(на материале цова-тушинского (бацбийского) языка).

Принадлежностью истории стали этнонимы ?ani, ?oboni, и ?aro (топоним в Горной Тушети).

3. – этап, по-видимому, самый длительный и плодотворный, т. к. обозначен появлением новых форм посредством классных показателей, ср.: *?o-v, *?o-b, *?o-?; именно в такой форме в цова-тушинском они не сохранились, однако исторически их существование подтверждает форма ?оi, которая сохранилась в вейнахских языках в составе этнонима ?oi-bacoi – «цова-тушины».

Нынешние формы *?o-v-a и *?o-b-a, где конечный гласный открытый а, свидетельствует о том, что до нас дошли архаичные формы, образованные деиксисом, иначе согласно грамматическим и артикуляционным канонам они должны были исчезнуть. В настоящее время маркеры класса и деиксиса, естественно, утрачены, однако остались соответствующие лексические значения «цовец» и «цовцы», подтверждающие нашу гипотезу.

Корень ?-v (ао), по-видимому, является составной частью топонима ba-?a-ra, где ba – историческая копула («есть», b- кл. показ.), ?а – корень, rа – словообр. суф., (ср., груз. топонимы aga-ra, a?a-ra и т.д.). Надо заметить, что данный топоним по сей день сохранился в Кахети — на подступах к горному региону. Именно отсюда поднимается тропа в Горную Тушетию, в ту часть где исторически жили тушины — цовцы. Хозяйственной деятельностью их, как известно, было овцеводство, что и предопределило их осёдло-кочевой образ жизни – летом они жили в Цовской Тушети, а зимой – в Алазанской долине Кахети. Вa?ara была своеобразным перевалочным пунктом, куда свозились продукты с гор (шерсть, сыр, мясо, масло) и местом кратковременного отдыха или ночлега перед отправкой в горы. Именно эти обстоятельсва позволяют полагать, что появление данного топонима связано со словом *в-а-?а «догонять, идти по пятам» (где в-а копула «есть», в- кл.показ.), где в- кл. показ. мн.ч. мужчин (ср., груз. da?eva «догонять», m?evari «догоняющий, борзая» и др.).

Думаю, что к вейнахской основе данный термин восходить не может, и вот почему: во-первых , тушино–вейнахские соответствия ?/з типа ц.-т. la?a – чеч. laza «болеть» , ц.-т. mo? – чеч. moza «мёд»… и, во вторых, такое расположение звуков для вейнахской ариткуляции не преемлемо, ибо в анлауте непременно должен появиться звонкий фарингал, ср., b-I-aa?ar»» (так он звучит в речи кистов), в противном случае мы должны были иметь *в-аzаг.

От основы ва?а, по-видимому, это сокращённая форма *ва?а-вi, которая могла обозначать лиц, которые заняты таким делом, как догонять или пасти, в данном случае — овец (вi – суф. мн.ч., *в – ист. кл. суф.), однако, учитывая тенденцию цова-тушинского к стяжению основы, по-видимому, должна была быть промежуточная основа *ba?-bi, котoрая в последствии закономерно перешла в ba-c-bi, т.к. в позиции перед взрывным — абрубтив терпит или предыхательный (ср.: ц.-т. qata «жаловаться» — laTa «бороться»), или согласный своеого же ряда (ср.: la?a «болеть» la?-mar «больной»).

К тому же корню ?-v…, видимо, восходят и топонимы ?ovaTa > *?ova-mTa, где mTa «гора» (букв. «гора Цоваты») и Gome?ari, где gome в др.-груз. означает «хижтна, невысокая пристройка, ср., gomuri «амбар, стойбище для животных» (3.- 165).

Таким образом, все перечисленные выше термины – и ?ova, и baca — звенья одной цепи, с той разницей, что хронологически разного образования.

И ещё одна деталь, не менее важная — тем же этнонимом бааца/мн.ч.-баацаи вайнахи величают всех тушин — цова и чагма, равно как и дагестанцы для обозначения населения Тушети используют термин мосох, означающем грузин.

Данный вопрос непосредственно связан с исследованиями Вильгельма фон Гумбольдта о взаимосвязи содержательной стороны языка с его духовной жизнью, с культурой. В данном случае, для нас важно высказывание автора о том, что «не следует изучать духовное своеобразие народа обособленно от языка, а затем переносить его на язык», т.е. это должно быть во взаимосвязи. Именно эту мысль особенно хорошо подтверждают языки и диалекты, которые подверженны консервации.

И в нашем случае именно грузинское самосознание и мышление тушин-цовцев, накладываясь на язык, отражают объективную действительность, которая в определённой степени прослеживается в переводах фрагментов Библии («Отче наш» и утренней молитве «Символ веры»), сделанным Иовом Цискаришвили (см. рукопись «Тушино-цовская грамматика», 1847г.).

Скажу заранее, что данные тексты представляют собой типичную интерпретацию двух языков, когда в одном и том же тексте одновременно используется лексика цова-тушинского и грузинского языков, которая взаимопереплетаясь, ложится в переводе легко и естественно. Если мы сравним перевод текста «Отче наш» носителей речи ХIХ и ХХ веков, то можно заключить, что во втором переводе там, где не надо думать и надо только вслушиваться в текст – идёт лексика цова-тушинская, а там, где значение надо осмысливать и мысленно «приподнимать» над текстом и «одухотворить», то используются современная грузинская лексика, которая, часто «облачившись» в грамматические формы цова-тушинского, непринуждённо и свободно вписывается в текст.

Сравнение этих текстов показывает, что переводы сделаны очень доступным текстом и, в силу покорной простоты, одухотворённой Истиной Божьей, воспринимается наредкость благодатно и спасительно. Спасительно – потому, что сам древне-грузинский язык, откуда сделан перевод, является носителем истины Божьей. Если текст грузинский представлен в форме нормативной, т.е. без отклонения от церковного языка книжного, то употребление некнижного текста на языке цова-тушин предполагает определённые рамки, которые не допускают смысловые отклонения. Это заставляет переводчика искать и находить соответствия наиболее точные, и доходчивые, ибо сокральный текст на разговорный язык должен ложиться максимально легко и свободно. И самое интересное – переводятся не столько отдельные компоненты текста, сколько его смысловые характеристики, ибо в противном случае, текст получился бы искусственным и менее понятным для респондента (именно это случилось с переводом, сделанным на чеченском языке).

Несколько слов об использованной лексике при переводе:

1. текст ХIХв. на первый взгляд кажется несколько отдалённым от грузинского, т.к. в основном используется старая, цова-тушинская лексика, типа: lam, meiq, cadvaCo, diT, daxiT, muiCore и т.д., которые при реконструкции свободно возводятся к древному единому тушино-грузинскому пласту лексики, ср.: meiq – «хлеб», ср. др.-груз. maqmali «мука для церковного аптидора», cadvaCo – «испытание», ср. груз. cda «пытаться», muiCore – «плохой, лукавый, низменный», ср. груз. mruSoba и т.д.

2. Использованы грамматические конструкции, характерные той эпохе, когда писался текст, типа — (ХIХв.) meiq Txa du?doin lib Txo(n)).., ср.: — (ХХв.) meiq Txa du?lomci lib Txo(n) Txa..(«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…») или (ХIХв.) ma bikoTx cadvaCo, baxiTaTx muiCore.., ср.: (ХХв.) muiC maxav ma toxalaT ven, me qeCuiSn ?a boloT ve… («Не введи нас во искушение и избави нас от лукавого…»); можно сказать, что в тексте ХХв. использованы грамматически более приемлемые для современного тушинского языка падежные формы и устойчивые сочетания.

3. Сама парадигма предложения строится на словах, которые семантически и синтаксически более всего приближены к оригиналу, а одухотворённая тематика текста – обращение к Богу, придаёт возвышенность и святость, тоже равную оригиналу. Всё это говорит о том, что духовные ценности на всех языках равнозначны, с той разницей, насколько тот или иной язык может просто и доступно их донести до человека. И чем проще это можно сделать, тем ближе носитель данного языка к языку-оригиналу — и духовно и материально (с точки зрения лингвистических средств).

По словам того же Вильгельма фон Гумбольдта «… каждый язык вбирает в себя нечто от конкретного своеобразия своей нации в свою очередь воздействует на неё в том же направлении». И здесь прослеживаются элементы, которые присущи, говоря современным языком, менталитету тушин – цовцев, ибо к примеру, muiC maxav ma ToxiTalaT ven, me qeCuiSn ?a boloT ve…(букв. «Худой ветер пусть нас не ударит, чтобы другим не сделать зло»…), т.е. «не введи нас во искушение и избави нас от лукавого…», именно в такой форме можно услышать только здесь.., или Dad Txe mene va o lamu..(букв. «Отец наш который там в горах..») — тоже характерная деталь, которая значение «..еси на небесах..» передаёт через ламу «в горах», т.е. в сознании тушин ХIХ горы ассоциировали с небесами и т.д.

Всё это и многое другое показывает насколько материально и духовно взаимопереплетены древне-грузинский, грузинский и цова-тушинский языки и культуры, как на уровне диахронии, так и на уровне синхронии, и при исследовании дают необычайно прозрачную картину, где отражаются языковые особенности и грамматические маркеры обоих языков, подтверждающие это.

Возвращаясь к духовным ценностям, можно сказать, что они охватывают широкий круг вопросов, которые предполагают сохранение фундаментальных нравственных ценностей и традиций, воспитание способностей индивида преодолевать любые внешние воздействия или угрозы, исходя из национальных интересов. И в связи с этим встаёт логический вопрос — есть ли вообще национальные интересы без национального самосознания?.. Конечно же нет!..

А национальное самосознание не что иное, как этнолингвистическое самосознание.

Использованная литература

1. П.К. Услар –Чеченский язык, Тиф., 1888
2. Н. Я. Марр — Кавказские племенные названия и местные параллели, СПб., 1922
3. С.-С. Орбелиани – Словарь древне-грузинского языка, Тб.1991

checheninfo.ru